Давай не поженимся! - Страница 19

Но тогда – тогда я старательно исписала тетрадь в клеточку мелким убористым почерком, положила ее на видное место и отправилась в ванную.

Напустила теплой воды, влезла туда прямо в одежде – не голой ведь лежать, отчим и Олежка увидят! – и полоснула бритвой по запястью.

А в следующее мгновение с воем вылетела из ванны, заливая весь пол водой.

Да ну его на фиг, это самоубийство, больно.

ГЛАВА 12

Потом я, шипя от боли, бинтовала рану на запястье, потом переодевалась – мокрая одежда противно липла к телу и вообще – неприятно, когда из тебя, вернее, с тебя, все время капает. Я и так весь санузел ухлюпала, коридору тоже досталось, мокрый след вел и в кухню, где у нас хранилась аптечка с бинтами и зеленкой.

В общем, к моменту возвращения семьи я, злая и употевшая, домывала пол в коридоре.

– Умница ты моя! – растрогалась мама. – А мы сейчас как раз шли обратно, до ушей навьюченные рулонами с обоями, и обсуждали – какая причина наиболее приемлема для переноса уборки на завтра. Вымотались – ужас! Зато нашли очень славные обойки, посмотри, вот эти – в твою комнату. Видишь, какие нежные!

– Ага, – шмыгнула я носом, раздраженно откидывая за спину растрепанную косу. – Вижу. Но можно я потом восторг выражу, устала очень.

– Конечно, доченька, конечно. Солнышко ты мое. – Мама ласково провела ладонью по щеке, и у меня вдруг невыносимо защипало в носу. Да так сильно, что из глаз немедленно брызнули слезы. – Что с тобой, родная? Что случилось?

– Да так, руку поранила. – Вот ведь балда, нашла на что внимание родных обращать! – Больно очень.

– А где ты так умудрилась, Варюха? – поднял брови папа Коля. – Странное место для случайной раны. Дай-ка посмотрю, да и перебинтовать надо, повязка сейчас свалится.

– Нет! – испуганно взвизгнула я, отдернув руку. – Не надо! Я сама!

– Та-а-ак, – нахмурился отчим. – А ну-ка, дочка, признавайся, что тут произошло, пока нас не было? Приходил кто, обидел тебя?

– Обидел-обидел. – В дверях гостиной появился ухмыляющийся Олежка. – Сволочь и негодяй Олег Свистунов вчера на дискотеке…

– Заткнись! – заорала я, бросаясь к гаду, державшему в руках мое предсмертное эссе. Вот же дура, а! Замоталась с уборкой и совсем забыла об этой кретинской тетрадке! – Отдай немедленно, это не тебе!

– Ой, простите, – дурашливо испугался Олег. – Да-да, конечно, тут в начале обращение к мамочке и папочке. Обидно, слушай, да? В предсмертный час ты совсем забыла о любимом братике, пусть и сводном!

– Минуточку! – Брови папы Коли окончательно слились в одну грозную лохматую линию. – Какой еще предсмертный час?

– А эта дурында решила жизнь самоубийством покончить, да, видно, духу не хватило… Ауч! Папа! Ты что?! – Олежка ошарашенно вытер кровь с разбитой губы – отец еще никогда не бил его.

– Пойдем-ка я тебе кое-что объясню, сынок, – странным, каким-то сдавленным голосом проговорил отчим, цепко ухватив рослого парня за шиворот. – Думал, что к двадцати годам у тебя в голове хоть зачатки разума нормального мужика сформировались, но, вижу, ошибся. Митрофанушка хренов!

А мама…

Мама смертельно побледнела, голубые глаза стали огромными и черными от мгновенно расширившихся зрачков, она медленно приблизилась и размотала бинт на моей руке. А потом подняла на меня переполненные болью глазищи и тихо произнесла:

– За что?

Ох и наревелись мы с ней тогда! Папа Коля и Олежка тенями скользили по дому, не рискуя заглядывать в мою комнату, дабы не утонуть в цунами слез.

Я и раньше не особо скрытничала, просто не думала, что с мамой можно делиться наболевшим, как с лучшей подругой. Она ведь – мама! Взрослая женщина, другое поколение и все такое.

А оказалось, что моя мамуся – самая лучшая в мире подружка. Потому что старше, потому что многое пережила, потому что любит меня больше жизни и главное – никогда не предаст.

А еще оказалось, что старше – это вовсе не значит другое поколение. Может, потому, что я родилась у совсем молодой мамы.

История моего появления на свет банальна и никаких мелодраматических тайн не скрывает. Жила-была нормальная советская семья, Дмитрий и Мария Вяльские, он – из хорошей московской семьи, она – осиротевшая в войну детдомовка. Жили – не тужили, мама Дмитрия приняла невестку хорошо, а когда у молодых родилась дочь Лариса, счастью, казалось, не будет конца. А он был.

До обидного бессмысленный. Мои дедушка и бабушка поехали отдыхать в крымский санаторий, Марии захотелось порезвиться в штормовом прибое – когда волны так весело валяют тебя по берегу. Шторм был не очень сильный, волны вроде бы пологие и нестрашные, поэтому Дмитрий, которому быстро надоело кувыркание в прибое, отлучился попить пива. А когда через десять минут вернулся – обнаружил, что жену затащило на глубину. На это никто особого внимания не обратил, купающихся, несмотря на предупреждение спасателей, хватало, а Мария почему-то не кричала. Наверное, от страха. Дмитрий бросился жене на помощь, и доплыл, и потащил к берегу, но море не захотело отпускать свою добычу и злобно швырнуло пару на прибрежные камни, которых в Крыму больше чем достаточно.

Вот так и получилось, что в десять лет Лариса осталась вдвоем с бабушкой. Жили, в общем-то, неплохо, бабушка Клава преподавала в институте математику, подрабатывала репетитором, так что в доме хватало и еды, и одежды, и в театры они ходили, и в кино.

Но Лариса очень тосковала о родителях. Особенно ей не хватало отца, потому что бабушка могла частично заменить только мать.

И, видимо, поэтому первокурсница мединститута влюбилась в своего преподавателя, Изяслава Исидоровича Можейко, сорокапятилетнего доцента с благородной сединой, двумя разводами и пятью детьми за широкими мужественными плечами.